Как Га черту подарили
Анна Сумарокова

В городке Ку в один из теплых июньских вечеров случилось невероятное событие. В трактире тетушки Ма объявился черт. Возник на секундочку в облаке вонючего дыма, схватил горшечника Га и исчез, оставив после себя лишь отвратительный запах серы. Новость о происшествии разнеслась быстро, люди рассказывали ее друг другу и делали круглые глаза, вот мол, какие времена настали – уже и черти в мирный Ку нагрянули.

Бедная Ма не знала, куда деваться от стыда. Ее милый и уютный трактир, в который ходили самые зажиточные и добропорядочные граждане, был так опозорен. Круглая и румяная тетушка даже кушать почти перестала - так переживала об утраченной репутации. Горожане искренне жалели несчастную женщину. «Конечно, – отмечали они в разговорах, - добрая Ма тут совсем не при чем. Она женщина добродетельная и честная, и никогда не разбавляет пиво. Все случилось только из-за Га. Вот уж кого давно пора было чертям прибрать! Мало того, что за горшки и кувшины он брал совсем не по-божески, так еще и слова доброго от него, пожалуй, никто никогда не слышал». Так говорили люди, но в трактир ходить остерегались, предпочитая посещать вместо этого церковь. Там хоть и не подавали пива, но было гораздо спокойнее.

Что касается самого Га, то в момент нападения он совершенно растерялся и даже не подумал о сопротивлении. А потом и вовсе потерял сознание от страха и жуткой вони. Пришел в себя горшечник крепко связанным посреди леса. Вокруг высились корявые деревья, сквозь густую листву которых почти не пробивался солнечный свет. Га сидел на влажной земле, а рядом тяжело дышал его похититель. Черт был тщедушен и костляв, словно бездомный пес. Темная шерсть, покрывавшая все его тело, торчала клочками, кое-где виднелись прилипшие репьи. Он стоял согнувшись, упираясь руками в козлиные ноги, и судорожно хватал ртом воздух.

- Свят, свят… - забормотал Га, пытаясь припомнить хоть одну молитву.

- Ой, да помолчи ты, - отмахнулся черт. – Разъелся, как боров, а я страдай. Не стыдно тебе?

В голосе рогатого было столько обиды, словно пухлый Га действительно совершил преступление.

- Отпусти меня, нечистый! – взвизгнул горшечник, и добавил заискивающе: - Я тебе денег дам.

- Ага, сейчас, только перекрещусь три раза. Можно подумать, я тебя сюда на горбу пер, чтобы денег попросить. Да и не на что мне их тратить.

- Тогда зачем я тебе? Какой с меня прок?

- В подарок, - черт уже отдышался и теперь присел рядышком. – У моего начальника, великого прекрасного и ароматного Болофана, День рождения. Без подарка никак нельзя. А грешник – лучший подарок, как говорится.

- Это я грешник? – возмутился Га. – Да какой же я грешник, если каждое воскресенье в церковь хожу? На нужды храма вон целый кошель денег пожертвовал. Никого не убил не ограбил за всю жизнь. Какой я грешник?

- Ха, ну уж мне-то хоть не заливай! – черт насмешливо дернул влажным черным пятачком. – В кошеле том одна медь была. Пожадничал ты. Может, не убил никого, да обманул стольких, что пересчитывать замучаешься. Пуще работы лениться любишь, сквернословишь, жрешь в три горла, пьешь как конь. Церковь сколько раз хулил и поносил, шепотом, конечно, когда думал, что услышать некому. Но на то и мы есть, чтоб слышать. В общем, гад ты, каких поискать. Так что нечего тут невинность корчить. Быть тебе подарком Болофану, да увеличится его толщина и вес. Мясо твое гостям подадут, а дух в ад отправится.

От такой перспективы Га стало совсем плохо. Быть блюдом на чертовой пирушке жутко не хотелось, а больше всего не хотелось всю загробную жизнь на сковороде в аду жариться. Но он все же услышал в словах черта то, что натолкнуло на светлую мысль.

- А не можешь ты меня забрать! Права не имеешь! Я же еще живой!

- А-а-а-а, ты об этом? Не продолжай, наслушался за жизнь свою. Согласно правилу сто тридцать восемь пункту четыре подпункту шесть, любой из слуг адовых может забрать с земли любого грешника во плоти, не дожидаясь его кончины, коли тот грешник не меньше тринадцати раз сам, по доброй воле, высказывал пожелание быть забранным. Вслух и при свидетелях.

- Ничего я не высказывал! Ни вслух ни про себя!

- Да ну? А как же твое вечное «чтоб меня черти побрали»? Дождался, побрали.

Если бы Га мог, то отвесил бы себе звонкую плюху. Действительно была у него такая присказка. Как покупатель чуть усомниться в качестве товара, так Га: «Да лучше горшков вы не найдете, чтоб меня черти побрали, если вру!» И врал ведь, так что по всему выходило, что честно его забрали.

Пока горшечник сам себя ругал мысленно, черт встал и принялся его на спину взваливать.

- Послушай, - спохватился Га. – А давай в карты сыграем. Выиграешь – забирай меня, а если нет, то отпускай.

- Ну и дурак ты, - пропыхтел черт. – Сколько можно в сказки-то верить? Думаешь, перекрестишь карты и выиграешь? Вот болван! Да и не люблю я азартные игры. И вообще, опаздываю уже.

И побежал. Да так быстро, что у Га, только-только привыкшего к отвратному чертовьему запаху, опять закружилась голова, и в животе нехорошо стало. Мимо мелькали деревья, кусты, реки и озера, какие-то города да поселки. Всего за пять минут черт пробежал столько, сколько всадник не одну неделю скакать будет. Остановился рогатый у высокой горы. Подножие ее плотно заросло колючкой и дурным плющом, а вершина наоборот была голой. На самом верху пылал огромный костер, у которого дергались в неистовой пляске черные фигурки, другие кружили в небе, как мошкара Визги и улюлюканье разносились по всей округе, а серой пахло так, что хоть носа лишайся. Черт сбросил Га со спины и сел на землю еще передохнуть перед подъемом.

- Эх, вот Болофан будет доволен, - мечтательно закатил глаза рогатый. – Такой упитанный грешник – шикарный подарок. Может, повысит меня, наконец. А то уже три тыщи лет в рядовых чертях хожу.

- Слушай, ну отпусти меня, - взмолился Га. – Знаешь что… Возми мою жену Сво! Ведьма, а не баба! Я тебе точно говорю, у нее грехов в сто раз больше, чтоб меня…. Э-э-э, в общем, больше. А сама знаешь какая? Толстая, румяная, поперек себя шире! Болофан тебя за такой подарок не только повысит, он тебе медаль выдаст, орденом наградит!

- Толстая говоришь? – призадумался черт.

- Огромная! Просто невероятных размеров! А грешница-то какая, врет, богохульствует, чревоугодничает, детям только так подзатыльники раздает. Спи и Но уже не знают куда деваться, - пустил слезу Га, в душе предвкушая, что не только спасется, но и от супруги избавится. – Что уж про Гры говорить. Он младшенький самый, того гляди зашибет его баба. А еще она в детстве пряник украла.

- Нет, не успею. Раньше бы говорил, - покачал головой черт. – Я тебя-то еле донес, а жену твою и вовсе надорвусь тащить, раз она такая толстая. Так что подарком будешь ты. А Сво я в следующем году подарю. Как раз у Болофана, пусть он и дальше остается так же вонюч, юбилей будет.

Понял тогда горшечник, что не получится у него отвертеться. Попытался было молиться, но слов не знал, ни к чему ему раньше молитвы были.

Черт отдышался и снова поднял Га, который уже и тела-то не чувствовал, так оно от пут затекло.

А в это время в трактир тетушки Ма ввалилась рассерженная Сво. Она только недавно проснулась и теперь желала знать, где ее супруг. Никто из горожан не решился сказать новоиспеченной вдове о произошедшем с Га - все знали, какой характер у Сво. Даже Ма, женщина весомых округлых достоинств, боялась жены горшечника и в ее присутствии чувствовала себя маленькой и незначительной. Поэтому, когда увидела в окна огромный кружевной чепец, попыталась спрятаться в чулан, позабыв, что давно туда не помещается целиком.

Скрыться не удалось и пришлось объяснять жене, что мужа черт унес. Сво поняла все быстро, сломала от расстройства парочку столов, да десяток стульев и удалилась. Горожане смотрели ей вслед и перешептывались. «Вот ведь, - говорили они. – Какая скверная женщина. Мужа черти унесли, а она и не расстроилась почти. Вот когда ее зеленщик Хо случайно на медяк обсчитал, так салат словно перья летел, и от лавки почти ничего не осталось».

Но Сво на перешептывания за спиной не обратила внимания. Она спокойно пошла по дороге в сторону леса, заслоняя собой почти половину закатывающегося солнца.

На гору черт взбирался медленно. Он хрипел, как загнанная лошадь, дрожал козлиными ногами, но упорно полз вперед. Га тихо дрожал от страха, жалея, что столького уже не совершит. А ведь ему причитались деньги от Ма за большую партию кувшинов, и Хо собирался купить глиняных мисок для зелени. А тут такое.

Когда они добрались до вершины, солнце уже село, на небе проклюнулись первые звезды, и выкатилась бледная луна.

Наверху было не протолкнуться. Множество пьяных чертей плясало у гигантского костра, дергаясь так, будто на них напали злые и голодные блохи. МузыкуВ воздухе с диким улюлюканьем носились бесстыжие ведьмы. Абсолютно нагие, простоволосые, они летали на метлах, болтая голыми ногами. Га от этого зрелища передернуло, красотой и фигурой ведьмы не блистали, поэтому выглядели просто безобразно.

Черт поставил горшечника на землю, распутал веревки, оставив лишь петлю на шее, и как собаку на поводке, потянул за собой. Туда, где стоял громадный, накрытый к празднику, стол. На кроваво-алой скатерти были расставлены блюда с угощением: мигали в глубоких мисках живые глаза, шевелились тараканы в листьях салата, пауки в кляре топорщили в разные стороны лапки, колыхалась жабья икра. Во главе этого великолепия, на огромном пне сидел сам виновник торжества. Болофан был очень крупным чертом, размером с матерого быка и с такими же большими рогами. Заплывший жиром начальник чертей сурово супил брови и угрожающе шевелил пятаком. По всему было видно, что он в полной мере осознает собственную важность. Рядышком с ним выстроился хор чертенят. Тощенькие хвостатые малыши, у которых еще и рожки не проклюнулись, неожиданно хорошо и слаженно пели:

В ночи полнолунной, компанией шумной
Мы звонкую песню споем как один.
В огне преисподней, любовью чертовьей
Обласкан ты наш господин.

Ты мудрый и злобный, во всем бесподобный
Ведешь нас к победе железной рукой.
Для зла ты опора, а мы твоя свора,
Нам счастье идти за тобой.

И свет пусть трепещет, а ад рукоплещет
Когда Болофан поднимается в бой
Он сильный как пламя, подняв ада знамя
Врагов уничтожит одною рукой

Песня тянулась и тянулась, расхваливая Болофана на все лады. Чертенята старались изо всех сил, крутя хвостами от усердия. Им приходилось очень тяжело, ведь вокруг стоял невероятный шум и гомон.

Внезапно Болофан посмотрел прямо на Га и приведшего его черта, красные глаза именинника вспыхнули злостью и он громоподобно всхрюкнул. Тут же оборвалась песня, затихли барабаны и замолчали ведьмы, медленно спустившись на землю. Лица всех гостей выражали испуг, видимо нрав у начальника чертей был не сахарный.

- Опоздал! – рявкнул Болофан басом.

- Прости о великий и несравненный, могучий и ароматный, долгорогий и чернокопытый Болофан, - рухнул на колени похититель Га. – Я не желал оскорблять твое величие значимость и толстобокость опозданием.Я лишь хотел подобрать подарок действительно достойный такой значительной и всеми любимой фигуры, как ты! Вот и задержался.

- Да, фигура у меня, что надо, - смягчился именинник, любовно поглаживая круглый живот. – Ну ладно, что за подарок? Этот что ли?

Взгляд красных свинячьих глазок уперся в Га, который уже еле стоял от страха. Толстый черт внимательно оглядел горшечника, почмокал губами и удовлетворенно кивнул.

- Грехов у него много?

- Да, да. Вот тут у меня…

Спохватился похититель Га. Прищелкнул копытами, и в руках у него появился толстый свиток.

- Вот тут все самым подробным образом написано.

- Мариновать! – приказал Болофан, мельком глянув список, и на горшечника со всех сторон навалилась нечисть, срывая с него одежду.

Через мгновение голого Га уже тащили к огромной бадье. Она стояла неподалеку от стола и единственная источала приятный запах. Запах хорошего вина. Внутри, погруженные в рубиновую влагу сидели трое. Один был похож на гусака, до того важно выглядел, не смотря на наготу. Второй был еще толще Га и спал, прислонившись к деревянному борту. А третий, судя по блестящим глазам и помятой физиономии, всю жизнь смотрел на дно бутылки.

- Таак, чур, выпивку не портить, - тут же предупредил пьяница Га, когда того запихали в посудину.

- Вы какого рода будете? – высокомерно протянул «гусак», распрямляя худые бледные плечи.

- Горшечник я. Га зовут.

На это «гусак» только фыркнул и отвернулся, уставившись в ночное небо. Там как раз началось представление ведьм в честь Болофана. Они выстраивались разнообразными фигурами, выполняли в воздухе кульбиты и сыпали разноцветными магическими искрами из рук. В итоге в воздухе появился портрет именинника, грозного, с оскаленными клыками и пылающими глазами.

- Не обращай внимания, - лениво протянул пьяница. – Этот высокородный зануда совсем загордился. Маркиз ведь, куда бы деться. Меня, кстати Ал зовут. Вор я, прфесс… профессиональный. А это, - Ал кивнул на толстяка, - Ле. Тока он спит все время. Давай, кстати, выпьем, а? За знакомство.

С этими словами вор наклонился, вытянул губы трубочкой и принялся засасывать вино, в котором они сидели. Га сначала пить не хотел, а потом вспомнил, что жить ему осталось не долго, и присоединился к Алу.

Потом был концерт. Уже знакомый хор чертенят исполнял песню за песней, все так же расхваливая именинника. Выступали вампиры с шоу метаморфоз, колдун с десятью дрессированными оборотнями, парочка зомби с фокусами и целая орава суккубов, исполняющих эротические танцы. Гости Болофана в перерывах между номерами поднимали бокалы, говорили витиеватые тосты, состоящие из одних комплиментов.

Га и Ал тоже употребляли. Их тосты звучали гораздо скромнее и короче, зато чаще. Они не заметили как, но в какой-то момент к ним присоединился и «гусак». Оказалось, что его зовут Сно.

- Ну вот скажите мне. – захмелев, спрашивал он. – Скажите. Почему богу было угодно, чтобы я родился маркизом? Если все люди равны, то зачем он вообще создал неравенство? Разве я не прав, считая, что раз уж он отметил меня, значит неспроста? Значит, мне есть чем гордиться. Значит, я выше смердов. И могу поступать с ними, на свое усмотрение. Я над ними пастух!

- Это я что баран по-твоему? – возмутился Га. – Ты за словами-то следи. Я, может, тоже ничего такого не заслуживаю. Всю жизнь работал. Горшки лепить да обжигать – дело непростое. А то, что горшки плохи – не моя вина. Где глины нормальной взять? Ну и даже если и продавал с трещинкой кувшин, так что теперь меня? Без суда в преисподнюю?

- Выпьем! – влез Ал.

Они выпили и вор, который опьянел сильнее всех, вдруг заплакал.

- А я, - сказал он сквозь слезы. – Я грешник и заслужил муки. Я сорвер… соврер… совершил столько зла. Воровал, воровал, воровал… Я же ж у сирот последнее забирал! Я не лю… не любил никого. Никогда. Мне так и надо, так и надо…

- Ну-ну, - похлопал его по липкому плечу Га. – Плакать только не надо.

- Да, плакать недостойно мужчины благородного. Но ты смерд, тебе, наверное, можно.

Пока они успокаивали Ала, к бадье подошло двое рослых чертей. Не церемонясь, они подхватили Га под руки и поволокли к костру.

Горшечник пытался стыдливо прикрыть срам ладошками, но объемное пузо мешало. Так и оказался он совершенно голым в окружении мерзких рож, которые ухмылялись плотоядно и дружно скандировали:

- Мясо! Мясо! Мясо!

- Ути какой толстенький! – кричали ведьмы.

- Жыррррный! – рычали дрессированные оборотни.

- Насживайте его на вертел! – громко пробасил толстый Болофан со своего пня, - Да побыстрее.

Последнее, что видел Га, прежде чем потерять от ужаса сознание – огромная голая женщина верхом на метле, спускающаяся с черного неба. И у этой жуткой ведьмы было почему-то лицо его жены Сво.

- Господи, прости, - выдохнул горшечник и погрузился в темноту.

Когда Га на следующий день после похищения появился в своей лавке, жители Ку не могли сдержать удивления. Многие пытались выведать у горшечника, что же произошло, но он отмалчивался. «Знамо дело, - говорили друг другу горожане. – Такое кому расскажешь? Не иначе, как он и чертей обманул. Небось, еще и горшки им теперь втридорога продавать станет».

Поговорили об этом жители Ку и забыли со временем. А Га тихим стал, все думал о чем-то думал, к неудовольствию своей благоверной. И горшки хорошие делать стал и брать за них дешевле, чем раньше за плохие брал. А однажды летним вечером зашел в трактир тетушки Ма и попросил три кружки вина. Одну только выпил, да ушел. Совсем ушел, не видел его больше в Ку никто. «Снова черти прибрали», - шептались горожане и важно кивали. А Сво и не расстроилась совсем, только сплюнула презрительно, когда узнала.