Тема нашей статьи — роман. Роман как жанр, единство формы и содержания; его особенности, отличия от других эпических жанров — например, эпопеи. Точно так же, как и роман, литературными жанрами являются повесть, рассказ, эссе и пр. У каждого из них есть свои отличительные черты. Во всяком случае, это утверждает классическая теория жанров, которой мы придерживаемся.
Дальше начинается более подробная внутрижанровая типология. Роман по методу, по набору приемов, использованных писателем в работе, может быть фантастический, сюрреалистический, детективный, исторический, производственный и так далее. Плюс всяческие стыки упомянутых методов и направлений, которые дают разнообразные комбинации. Хотите пример? — возьмем бокал вина. Бокал в данном случае — жанровая форма романа, которую можно наполнить содержанием, разным по целому букету характеристик — сухим красным «Каберне», сухим крепким хересом «Амонтильядо», десертным «Мускатом белым Красного камня», то есть винами с разными оттенками вкуса — фантастическим, историческим, производственным...
А для коньяка извольте взять бокал другой формы.
И водку — из рюмки.
В принципе, совокупность внутрижанровой типологии дает нам соотношение метода и жанра. Они соотносятся между собой, как резец и статуэтка, как инструмент, которым пользуется в данном случае писатель, — и конечный результат применения инструментария. Я могу, вырезая статуэтку, применить специальный резец, или, грубо говоря, стамеску, надфиль, нож... Инструмент, которым я пользуюсь, — метод. Статуэтка, которая у меня получается, — жанр.
При этом отметим: объем текста решающего значения не имеет.
Жанровые отличия романа, исходя из его размеров, придумали «кляті ляхи», а точнее, устроители конвентов. В свое время они, чтобы хоть как-то распределять тексты по номинациям, ввели ограничения: до двух авторских листов — рассказ, от двух до восьми листов — повесть, от восьми авторских листов и выше — роман. Это упрощает составление номинаций, но к литературе не имеет ни малейшего отношения.
«Собор Парижской Богоматери» — роман. «Евгений Онегин» — роман. Сравните их объемы — рядом не лежали. Если далеко не ходить и взять наше скромное творчество (не тревожа великие тени Гюго и Пушкина), то «Черный Баламут» — роман, и «Живущий в последний раз» — роман. Сравните: четыре с небольшим авторских листа и шестьдесят авторских листов. В то же время шеститомный сериал или эпопея романом не являются: это тоже придумали на конвентах, чтобы как-то ее позиционировать при номинировании.
Эпопея — отдельный, особый жанр. И отличается от романа, в частности, тем, что роман связан с интересом к частной жизни отдельных личностей, а эпопея рассматривает жизнь в национально-исторических масштабах. Да, бывает смешанный жанр: роман-эпопея. Но он заслуживает отдельного разговора.
А мы сегодня говорим о романе.
И о том, что роман — жанр эпический
Три вида искусства по Аристотелю — эпос, лирика и драма. Эпос имеет свои законы и свои жанры, которые позволяют реализовать эпичность. При этом хочется подчеркнуть, что жанры в лирике или в драматическом искусстве — другие. Знаете, какие жанры в театре? — совершенно верно: комедия, трагедия, драма и так далее.
Да, сразу же хотелось бы оговориться, что мы не претендуем на абсолютно точное следование канонам литературоведения, классического или неклассического. Мы излагаем свою позицию, свое ви'дение проблемы, свое видение жанра романа. А теперь давайте по пунктам, которые мы для себя тезисно выделяем, как специфические признаки романа.
Генри Лайон Олди — харьковский писатель и публицист, творческий тандем Дмитрия Громова и Олега Ладыженского. Соавторы пишут фантастику с 1990 года. Широко известны книгами «Герой должен быть один», «Путь меча», «Черный Баламут», «Я возьму сам», «Нопэрапон», «Одиссей, сын Лаэрта», «Ойкумена». Часто работают вместе с Андреем Валентиновым и супругами Дяченко: втроем и впятером созданы «Нам здесь жить», «Тирмен», «Рубеж», «Пентакль». С 1999 года Дмитрий Громов и Олег Ладыженский входят в число организаторов самого зрелищного на постсоветском пространстве фантастического конвента «Звездный мост». Генри Лайон Олди много работает с начинающими писателями: ведет творческую мастерскую «Второй блин», устраивает на конвентах профильные семинары, лекции и мастер-классы, публикуется в периодической печати. Предлагаемый вниманию читателя текст — запись выступления соавторов на семинаре молодых писателей, прошедшем в рамках «Звездного моста» в 2006 году.
Роман - это взаимоотношение макрокосма и микрокосма
Мы, в отличие от героя пушкинских строк, пропускать не будем, покраснев. Мы так сразу и заявим: роман рассматривает человека на фоне и перед лицом глобальной, нечеловеческой силы. Не пугайтесь, мы имеем в виду не обязательно Саурона. Роман — это человек перед лицом судьбы, человек перед лицом войны, человек перед лицом страсти. Человек на фоне потрясений, коренных изменений социума, природных катаклизмов, стихии, перелома времен. «Век вывернул сустав» — хотя «Гамлет», безусловно, трагедия, а не роман. Иногда равнодействующее желание, стремление, результирующий вектор страстей, интриг и действий большого числа людей также превращается в нечеловеческую космическую силу.
То есть мы берем макрокосм, мало зависящий от желаний одного человека, который хочет по-другому устроить мир, от его стремлений, от его жизни, — и микрокосм, частную жизнь личности. Два мира, где разница — в радиусе горизонта. Именно это столкновение внутри романа позволяет автору обобщить человека до космических масштабов. Поэтому «Евгений Онегин» — роман. И «Собор Парижской Богоматери» — роман, и «Граф Монте-Кристо», и «Триумфальная арка». На фоне макрокосма личность, герой романа, приобретает совершенно другое качество и другое значение.
Иначе роман не разворачивает плечи. Илья Муромец остается всю жизнь на печи, и никакие калики перехожие не спешат пройти мимо и подать чашу с волшебным питьем.
Вспомните настоящие романы, которые вы читали, — вы везде это найдете. Можно ли назвать «Стальную крысу» Гаррисона романом? Нельзя! Хотя по объему текста любой конвент мигом занесет «Крысу» в соответствующую номинацию. Но этого признака романности мы там не сможем найти. Это не ухудшает «Стальной крысы» как цикла повестей, это не минус и не плюс. Это качественные признаки жанровой разницы.
Когда автор пишет роман, он должен это понимать изначально. Иначе писателю не выйти на уровень обобщений. Иначе в литературной капле не проявится целый океан. Поэтому в романе всегда рассказывается больше, чем просто история. Если читатель за один вечер прочитал роман («Ой, там такая классная история!»), пролетел, проглотил...
Романы не глотаются за один вечер. Космос нельзя выпить одним глотком.
В романе собственно рассказанная история является лишь одной, не всегда главной составляющей частью диалектики отношений микрокосма и макрокосма. История обрастает нюансами со всех сторон, у нее возникает подтекст, надтекст, контекст; она расширяется ассоциациями и аллюзиями; в конечном итоге, частная, она обобщается до глобальной. Под разными углами зрения история светится разными оттенками. И только поведение человека перед лицом силы, которая мало зависит или совсем не зависит от человеческого давления, заставляет нас вновь и вновь возвращаться к классическим романам.
Можно ставить фильмы по «Графу Монте-Кристо» тридцать восемь раз. С Жаном Маре в главной роли, с Авиловым, с Чемберленом, с Депардье, с кем угодно. Почему? Потому что в исходнике — роман! Под каким углом повернул — под таким и засверкало. Мы можем получить вульгаризированного графа-Депардье, а можем — элегантного графа-Маре или демонического графа-Авилова. И не только из-за разницы в актерской игре и сценарии это будут совершенно разные люди. Один превращается в абсолютного аристократа, в другом до конца его дней сидит помощник капитана. Но в любом случае мы увидим Эдмона Дантеса, которого сожгла его судьба и его месть.
Микрокосм и макрокосм.
Хочется завершить разговор о первом признаке романа тем, что эпичность не противоречит комедийности, сатиричности или гротесковости текста. Ради бога — «Эфиоп» Штерна, «Мастер и Маргарита» Булгакова. Эпичность не обязательно шествует рука об руку с невероятным серьезом на трагической маске. Обобщать и подниматься до уровня космоса, сталкивая человека с надчеловеческими силами, можно и нужно смеясь.
Другое дело, что это надо уметь.
Роман - это большое количество персонажей, особенно сюжетообразующих
Что такое сюжетообразующий герой?
Это герой романа, которого нельзя заменить или убрать.
Сюжетообразующими, конечно же, являются главный (главные) герой (герои). Но также ими могут быть второстепенные и даже эпизодические персонажи, которых тем не менее никак нельзя подвинуть, заменить, выбросить, переставить и так далее. Из-за этого рассыплется вся композиция, вся ткань повествования.
Сюжетообразующий герой имеет принципиальное значение. Без него не станет развиваться или разовьется совсем иначе сюжет романа — то есть последовательность существенных событий, меняющих психологические мотивации действующих лиц. Без него не раскроется во всей полноте авторский замысел. Не развернутся характеры других персонажей, не будет развития конфликта, не «взорвется» кульминация, провиснет идея — и так далее.
Это персонаж, которым нельзя с легкостью пожертвовать, что мы зачастую наблюдаем в псевдо-романах, в тех текстах, какие сейчас привыкли называть романами, — фантастических и не только. Половину героев можно выбросить без зазрения совести. Помянуть пару раз — непонятно зачем, убить во второй главе, забыть о них в процессе написания. Что, кстати, многие авторы и делают: возник персонаж неизвестно откуда и сгинул не пойми куда. Вроде был человечек, суетился, вдруг — бах! — пропал. Зачем он был нужен? Для третьего тома? Что делал, чего хотел? Тайна сия велика есть.
Потом смотрим: если человечка изъять из текста с самого начала и вообще не упоминать о нем в романе — ничего принципиально не изменится. И действие ни шатко ни валко пойдет, и остальные персонажи глазом не моргнут, и отряд — в смысле, тема с идеей, — не заметит потери бойца. Это говорит о неумении писателя пользоваться сюжетообразующими героями. Мы не утверждаем, что абсолютно все герои романа должны быть такими. Но большинство все-таки должно стоять на своем месте, выполняя особые, незаменимые функции, как в хорошо собранной мозаике: вытащишь один элемент, и мозаика станет неполной.
Сюжетообразующие герои ведут партии сюжетных линий романа, как инструменты оркестра, поскольку в настоящем романе, по глубокому нашему убеждению, сюжетных линий также должно быть много, то есть больше двух. Соответственно, это герои, от лица которых или о которых ведется повествование: если такого убрать, пропадет вся линия, с ним связанная. Но это могут быть и герои, не ведущие отдельных мелодий, но имеющие принципиальное значение для романа.
Возьмем, к примеру, все того же «Графа Монте-Кристо». Аббата Фариа выбросить невозможно: без него развалится интрига. Про самого графа вообще разговору нет. Пытаемся убрать кого бы то ни было из людей, которые предали Дантеса, подставили, из-за которых он попал в тюрьму. Казалось бы, на первый взгляд, нам позволено сократить их число, и Эдмон Дантес все равно попадет в тюрьму, озлобится, станет мстить. Ничего подобного.
Помните, в фильме с Жаном Маре сценарист слил Кадруса и Данглара в одного персонажа? Пропал банкир — и как начал рассыпаться фильм! Даже финальный поединок Монте-Кристо с де Морсером ничего не спас. Сгинул банкир, вся линия с ним исчезла, и зритель не в силах понять с середины фильма, зачем графу все его финансовые ухищрения. А главное, простить некого! Ведь Данглара мститель не стал добивать.
То же самое относится к целой куче второстепенных и эпизодических героев. Из романа невозможно вынуть практически никого, вплоть до юного бандита, которого пригрел Монте-Кристо с целью атаки на прокурора, и принцессы Гайде. Они все категорически нужны. Если эти герои не толкают вперед активное действие — они раскрывают какую-то очень существенную часть характера Монте-Кристо или его противников, влияют на изменение психологии главных героев и пр. Без них роман станет ущербным, кастрированным, начнет дрожать мелкой дрожью.
Как мы уже говорили, сюжетообразующие герои не обязательно должны быть главными — они важны для романа в целом, для его конструкции, задач и целеположения. Возьмем еще один пример: «Колодезь» Святослава Логинова. Казалось бы, там все упирается в одного-единственного главного героя, который и движет сюжет. Но наряду с ним в книге есть огромное количество вроде бы эпизодических, «случайных попутчиков» Семена — но убери любого из них, и, во-первых, вылетит фрагмент сюжетной конструкции, во-вторых, рухнет изменение характера «главгера» и получится однобокое статичное повествование. Выкинь из «Колодезя» Ваську-односельчанина, который потом становится Васаят-пашой, кастратом и мерзавцем, убери обманчиво третьестепенный персонаж — и вся линия мести и ненависти, которая приведет нас к кульминации прощения, рассыплется вдребезги. Из-за одного эпизодического персонажа.
Сюжетообразующих героев в романе много, и ни одним нельзя безнаказанно пожертвовать. Они не лишние, а необходимые и достаточные, как говорят математики. Если, конечно, мы говорим о настоящем сюжете, как движении основного конфликта, а не о том, кого убьют сейчас за углом и куда бойцы поедут дальше.
Роман — жестко структурированная архитектоника как генерального сюжета, так и отдельных сюжетных линий
Скажите, дамы и господа: вы станете лечиться у стоматолога, который скажет, что, мол, я сейчас начну ставить вам пломбу, но чем это закончится, не знаю? Вы поедете в такси с водителем, который не в курсе, куда вас в конце концов привезет? Может ли композитор заявить: «Я сейчас пишу сонату, но может получиться эстрадный шлягер, а может симфония, пьеса, скрипичный квартет — черт его знает, чем дело кончится...»?
А как часто мы слышим от писателей: «Вот я начал роман, а чем он закончится, я еще не знаю»! И мы говорим: ну да, он же творческая личность, конечно, он не знает заранее, чем дело кончится! Он же не стоматолог, таксист, композитор! — чистое облако в штанах...
Здесь мы наблюдаем принципиальное отличие профессионала от дилетанта, даже не представляющего, что значит роман. Чтобы построить величественный храм, надо рассчитать давление свода на колонны заранее, иначе свод упадет на головы верующим. Мы говорим, что конструкция сюжета представляет собой экспозицию (выяснение обстоятельств будущего конфликта), завязку (возникает и прорастает зерно основного конфликта), развитие действия (конфликт во всей красе раскрывается), кульминацию — наивысшее напряжение всех сил конфликта, и, наконец, развязку — разрешение конфликта противодействующих сил. Чудесно. Но эта архитектоника рассчитывается до того, как мы написали роман до середины и не знаем, куда теперь повернуть. Казалось бы, очень просто, но почему-то мало кто хочет это делать прежде, чем свод раздавит несчастного читателя.
Как складываются вместе стальные проволоки и проковываются, образовывая в итоге дамасский клинок, так основная, стратегическая линия сюжета складывается из уймы вспомогательных сюжетообразующих линий. И экспозиция, скажем, сюжетообразующей линии №3 может по времени действия романа или просто по месту в тексте не совпадать с экспозицией генерального сюжета или с экспозицией линии №8. То есть по одной сюжетообразующей линии идет экспозиция, по другой уже давно произошла завязка, по третьей, возможно, происходит развитие действия, четвертая подходит к своей личной кульминации, и после развязки больше не возникнет в романе...
Это — полифония.
Многоголосие — существенная характеристика романа. Ошибся на полтона — все полетело, аккорд не состоялся, гармонии каюк. Писатель — он слышит. Так же, как это делает дирижер: «Вторая скрипочка! У вас третья струна на четверть тона сбоит — подтяните!». А если не слышит — гнать такого дирижера.
Именно то, что сюжетообразующие линии не совпадают друг с другом по своим архитектоническим конструкциям, создает ажурную вязь общей сюжетной конструкции романа. Смотришь на этот храм и ахаешь: «Красота!».
Нам было бы проще рассмотреть это на примере из собственного творчества. Возьмем наш ранний, достаточно известный большинству роман «Путь меча». Архитектоника генеральной линии сюжета — это отнюдь не приключения главного героя и его любимого меча. Генеральная линия — это феодальная утопия, которая под разрушительными воздействиями снаружи начинает колебаться и саморазрушаться. Путем судорожного, невероятного напряжения сил общество временно стабилизируется, только всем понятно, что скоро равновесие рухнет. Вот это — генеральный сюжет.
В экспозиции мы рисуем стабильное феодально-утопическое общество (мы ведь не о том писали, что мечи разговаривают!). В завязке, в зерне конфликта возникают внешние помехи и колебания. В развитии действия эти внешние колебания становятся внутренними, запуская процесс разрушения; далее идут попытки разобраться и стабилизировать ситуацию, а для этого приходится выйти за рамки родной феодальной утопии фактически в другое мироздание (для этого в космос лететь не обязательно!). Временная стабилизация системы — кульминация, наивысшее напряжение всех сил конфликта. И, наконец, развязка, где мы понимаем, что стоим на краю завтрашней пропасти.
Так вот, мы описали генеральную линию сюжета. Ее формирует целый ряд сюжетообразующих линий. Линия главного героя Чэна Анкора и его меча-Единорога, их взаимоотношений — эта линия имеет свою экспозицию и завязку (более того, фактически это две линии, которые в середине романа сливаются в одну), которые не совпадают с экспозицией и завязкой генеральной линии; а также свои развитие действия и кульминацию — данная линия достигает кульминации в финальном поединке Чэна и Джамухи.
А кульминация всего романа в целом происходит в эпилоге!
Продолжаем: есть сюжетообразующая линия внешних возмущений: события в Шулме, появление Джамухи, ее комплексы... Есть линия попыток стабилизации внутри утопического социума. Есть линия стабилизации извне: неправильный шаман и пр. Это не персонажи — это сюжетные линии. Хороший роман или плохой, в данном случае не столь уж важно: мы сейчас не рассматриваем качество, а объясняем пример сюжетной конструкции.
Когда нам говорят: у меня, мол, роман пишется, вот только что книгу выпустил, потом еще чего-нибудь попишу, напишу второй том, потом третий, а в конце получится роман, — ответ прост: может, получится, а может, и не получится. Три тома далеко не всегда сливаются в роман. Особенно если автор заранее не продумал от начала до конца всю несущую конструкцию. Он писал-писал-писал, и только в конце понял, что ему надо бы писать вот так, а уже три тома изданы, вышли в люди. Переделать нельзя.
Роман - расширенное пространство текста
Как мы уже говорили, эпический жанр романа предполагает космический масштаб. Сопряжение микрокосма и макрокосма, показ огромного, глобально-вселенского через малое и частное. Но решать эту задачу можно разными способами. В принципе, действие романа может и впрямь разворачиваться в течение большого промежутка времени. Случается, действие занимает целую эпоху, особенно в научно-фантастических и фэнтезийных романах. А если еще и герой бессмертный — так это вообще запросто. Также действие может занимать обширнейшее географическое пространство — в космической опере оно измеряется галактическими масштабами.
То есть задачу расширения пространства текста (как минимум временно'го и географического) можно решать напрямую, в лоб. Многие так и делают, не мудрствуя лукаво.
Но! Основное действие романа вполне можно ограничить в пространстве. Оно совершенно не обязано занимать всю галактику или целую планету — легко обойтись одним городом, одной улицей, а то и даже одной комнатой. За счет разнообразных отступлений, воспоминаний, ремарок, ретроспектив, предположений, размышлений героев этот пространственно-временной континуум способен расширяться бесконечно. Если, скажем, какая-то из линий действия происходит на единственной улице, то сопутствующие обстоятельства, влияющие на сюжет, на характеры и поступки героев, могут захватывать хоть весь космос. То же относится и к расширению времени действия — его обустраивают различные отступления, ретроспективы в прошлое и (особенно в фантастических романах) экскурсы в будущее.
Думаем, вы неоднократно встречались в тексте с эпизодами, когда герои каким-то образом узнают, предугадывают, провидят, просчитывают или предполагают возможные варианты развития — и они фактически работают как отдельные сюжетообразующие линии. В детективных романах этот прием сильно развит — когда просчитываются версии. Соответственно, сразу идет расширение и временно'го, и географического пространства текста; и привлекаются дополнительные персонажи, которые могли быть задействованы, скажем, в картине преступления.
Кроме того, расширение может крыться в биографиях персонажей, за счет ретроспектив. Их предыстория (то, чем они занимались раньше, их взаимоотношения до начала непосредственного действия романа) сильно влияет на фактуру романа: прошлое героев зачастую весьма важно для того, что происходит сейчас. Но это далеко не все. Есть лирические отступления, пейзажные, этнографические, эстетические, культурные, философские и так далее. Роман — кроме полифонической структуры сюжета, о чем говорилось ранее, — образует еще и полифоническую структуру текста. То есть автор дает огромное количество эстетически организованной информации, которая создает ауру романа.
Мы однажды говорили о сюжете, как о скелете и мышцах. Сейчас речь идет о том, что скелет и мышцы еще не создают живого человека. Нужны и внутренние органы, и кожа, и жир. Вот это и есть расширение текстового пространства. Оно необходимо, если мы хотим, чтобы наш человек-роман не выглядел освежеванным уродцем с волосами, сгоревшими в пламени творческого катаклизма, с вырванными автором ногтями и выколотым левым глазом. Расширения формируют его целиком, с характерной прической, ироническим прищуром, морщинами на лице — и мы видим индивидуальность тела и души, характера и фигуры. Теперь это не манекен и не чудовище Франкенштейна. С таким и общаться интересно.
Кстати, усложненная фактура повествования — это то, чего не любят фанатики «экшена». Герой должен действовать. Он обязан быстрейшим способом дойти из пункта А в пункт Б, замочив по дороге легион врагов. Иначе обида: почему здесь у вас пейзаж, а здесь какие-то дурацкие воспоминания героя, не имеющие отношения к врагу, заслужившему добрый удар топора?!
Отвечаем: потому что это роман. А хочешь, чтобы лобовое действие не прерывалось — читай рассказы. Там другие законы.
Вот что об усложненной фактуре повествования говорил Ги де Мопассан: «Глубокий скрытый смысл событий на основе наблюдений и размышлений за происходящим в мире». Обратите внимание: за происходящим в мире. Роман — это еще и мир, а не только приключающийся герой. Герой — могучий инструмент для раскрытия мира. Только не следует понимать мир романа как придуманный автором «новый мир» — были, значит, эльфы, а стали цвельфы или эльфы в скафандрах, живущие на изобретенном мною Плато Скелетов. Мир — это огромная совокупность событий, а не конструктор для маленьких Самоделкиных.
Роман - реализованный принцип "многоязычия"
Что мы имеем в виду под реализованным принципом многоязычия?
Нет, отнюдь не литературный язык, которым написан текст.
По Бахтину, монологическая точка зрения на мир — это отдельный социальный язык. Допустим, вот это — социальный язык крестьянства, это язык «потерянного» поколения, а это язык религиозной общины, а это язык злобы политического дня. В данном случае мы понимаем под языком систему взглядов, принципов, умопостроений, принятой терминологии — и способ выражения всего этого. Например, язык нового поколения — это не только «превед, медвед!» в интернете. Отсюда вытекает целый поведенческий комплекс: привычки, неврозы, пристрастия, взгляды на быт и искусство...
Каждый такой язык — монолог. Отдельная точка зрения на мир. Пользуясь этим языком, я-автор отражаю точку зрения поколения, среды, социума и так далее. Так вот, роман строится диалогом.
Роман не пишется одним социальным языком. В нем отражаются и сталкиваются несколько таких языков — целый набор в одном флаконе. Если вы внимательно посмотрите, то найдете в любом классическом романе несколько монологических языков. У Пушкина герои Евгений и Татьяна — это не просто два персонажа. Это два разных мира. Он давно чтенье разлюбил, она без романа заснуть не может. Это разные языки, которыми они изъясняются, разные принципы поведения, разные взгляды на жизнь, и Пушкин это обобщает на уровне поколений, слоев социума.
Многоязычие — принцип романа. Его закон. Многоязычие еще и показывает владение автора своим ремеслом, владение набором инструментов, позволяющим демонстрировать и обобщать. Когда мы читаем похождения космического авантюриста, и вот он все похождается и похождается, летает и летает, пьет и пьет (в город они входят — пьют, из города выходят — пьют, и в космолете пьют, и на планете лакают...), — мы видим, что автор не знает, чем заполнить пустоты, кроме как налить главному герою. В данном случае автор не дотягивает даже до монологической точки зрения на мир. А о диалоге и речи быть не может. Вспомните любой известный роман. «Идиот» Достоевского? — отлично! Вы и без наших комментариев сразу увидите, что там есть диалог как минимум пяти таких языков. «Поднятая целина» Шолохова? — пожалуйста! Макар Нагульнов с одной стороны и Островнов с другой. Кроме того, что это персонажи, это и социальные образы, обобщающие целые пласты изменений в обществе.
Когда в романе звучит многоязычие, это говорит о таланте автора, о его кругозоре, как это ни банально звучит, о его опытности, о философской подоплеке — если он способен переходить от языка к языку. Роман — коктейль. Пожалуй, мы еще добавим, что каждый из этих языков представляет ни мало ни много — способ осмысления мира. И разные способы осмысления мира в столкновении характеризуют роман как жанр.
В этот «язык» входит не только манера речи героев, представителей той или иной социальной, возрастной, культурной среды, не только литературный язык писателя, который, кстати, тоже может меняться, но и фактически идейная составляющая. Идеи, противостоящие друг другу или не противостоящие, философские и действенные, разрушительные и созидательные — кроме того, что разнятся сами идеи, они излагаются совершенно разным языком: рубленые фразы, сложные построения и пр. В зависимости от решаемых в данный момент задач разнится язык как персонажей, так и автора, описывающего происходящее.
Это и есть многоязычность романа.
Роман - это автор романа как полноценное действующее лицо
Этот тезис важен не только потому, что если не будет автора, то и роман никто не напишет. Иногда, к сожалению, бывает так: вроде бы и автор есть, и роман есть, а на самом деле ни автора, ни романа и в помине нет. Потому что автора нет в романе — а есть ли он снаружи, никого не интересует.
Итак, автор сам является героем своего романа. Это один из главных, если не главный сюжетообразующий герой — не только потому, что сюжет им придуман и записан. Авторская позиция, эстетические взгляды, мировоззрение, жизненный опыт, все, что писатель хотел сказать в романе — включая призыв: «Люди, дайте денег!» — является плотью от плоти, кровью от крови романа, фактически одной из его сущностей.
Способов решения этой задачи множество. Наиболее явный случай — когда повествование ведется от первого лица, отождествляемого с автором. Да, «первое лицо» очень сильно проникается авторским «я». Хотя, в принципе, автор должен присутствовать в любом из персонажей, дабы вдохнуть в них душу. А душу-то вдыхать больше неоткуда, кроме как из самого себя. Если вы в героя не вложите кусочек себя, то никакой иной души в нем не будет — получится ходячий труп. Если вам неинтересен ваш герой, ваш сюжет, ваш роман, то вряд ли вы заинтересуете и читателя. И денег тоже не получите.
Хотя бывают исключения — это мы насчет денег.
Но повествование от первого лица — далеко не единственный способ. Можно вести повествование от третьего или даже от второго лица. В любом из этих вариантов все равно присутствует автор. Кроме того, в романе вполне уместны и приветствуются прямые высказывания от автора — именно не от персонажа, а от автора. Портреты и характеристики героев, авторские отступления и т. д. Разумеется, тут неуместно нудное морализаторство — в конце концов, мы пишем художественную литературу, а не нравоучительные агитки.
Но, тем не менее, автор может и, мы так думаем, должен высказывать свою позицию — не тупо и в лоб, но по крайней мере вкладывать ее в роман: что-то же вы хотели сказать, когда садились его писать! Просто рассказать занимательную историю — тоже неплохо, но это, извините, не роман. Это может быть рассказ, повесть, но роман — это все-таки нечто большее.
Настоящий роман изобилует косвенными высказываниями, вложенными в уста персонажа автором, иносказаниями, аллюзиями, ассоциативными цепочками. Все, о чем мы говорили, расширенное поле романа — набор отступлений и размышлений: философских, лирических, психологических и так далее — во всем этом тоже напрямую присутствует автор.
Именно используя расширенное поле романа, автор доносит до читателя свою позицию, проявляет свою личность. «Раскрашивая» текст, делая его объемным, зримым, позволяя ощутить фактуру, многомерность, полифонию. Это комплексы аллюзий, реминисценций, каких-то параллелей, скрытых цитат, которыми писатель наполняет текст. Все это относится к расширенному пространству романа с одной стороны — и к личности автора, присутствующего в тексте как герой произведения, с другой. Иначе кто же насытит текст романа вторыми, третьими и прочими планами — кроме автора?
Казалось бы: собрался сыгранный оркестр, профессиональные музыканты — у меня яркие персонажи, я продумал их психологию, взаимоотношения, я в достаточной мере владею стилем, и я все это написал — зачем такому слаженному оркестру дирижер? Они и так неплохо сыграют! Однако когда играет симфонический оркестр (все профессионалы, все прекрасные музыканты с мировыми именами, лауреаты кучи конкурсов) — дирижер, тем не менее, всегда присутствует. Наверное, ему все же не просто так деньги платят? Наверное, он зачем-то нужен?
А роману необходим автор — как личность, зримо или незримо присутствующая в созданном им самим мире. Ведь автор текста — это не только расширенное пространство романа, не только авторская позиция. Автор — это еще и язык, которым написан роман. Язык романа в целом, и те разнообразные языковые структуры, о которых мы говорили выше, — и вообще все языковое пространство романа. Это то, чем автор дышит, чем он владеет, это его основной инструмент и выразительное средство.
В том, как писатель владеет данным инструментом, насколько умело и к месту он его использует — именно в этом автор в первую очередь и проявляется в своем тексте. Можно, к примеру, неплохо владеть одним наработанным стилем, как боксер — коронной «двойкой», но не уметь варьировать его в зависимости от меняющихся задач.
И если в романе нет живой, мудрой, интересной и осязаемой личности автора, выраженной через героев, сюжет, язык, через авторскую позицию и расширенное пространство текста — роман получается мертвым, плоским и пресным.
CODA
Подводя итоги, возвращаемся в нашу альма-матер — фантастику. Реальных романов на сегодняшний момент пишется мало. Мы бы сказали — ничтожно мало. Возможно, массовым читателем романы востребованы не очень сильно. Возможно, писатели не слишком хотят (не могут? не умеют?) создавать подлинные романы. В изобилии пишутся эпопеи — и называются романами. Пишутся приключенческие повести — и называются романами. Пишутся сериалы — и тоже почему-то называются романами.
Скоро романами станут именоваться рассказы.
И впрямь — век упадка. Может быть, именно поэтому мы все время ждем романов. Когда они редко-редко появляются — боже, какое счастье! Мы с огромным удовольствием сейчас перечитываем фантастические романы девяностых годов прошлого века. «Колодезь» и «Многорукий бог Далайна» Логинова. «Ола» и «Дезертир» Валентинова. «Эфиоп» Штерна. Дяченко — «Армагед-дом», «Долина совести». «Шайтан-звезда» Трускиновской...
Честно говоря, мы из принципа перестали читать романы, когда нам говорят: «Знаешь, я еще лет за пять допишу его в трех-четырех-пяти томах — типа ты его почитай пока, выскажи свое просвещенное мнение, а потом это будет роман!». Мы не умеем кушать один обед в течении пяти лет. Становимся голодными и злыми. Допишите, прочтем целиком и тогда будем вместе радоваться, если получится роман.
Разумеется, этот выпад можно вернуть и нам. «Черный баламут» издавался в трех томах последовательно. «Одиссей, сын Лаэрта» — в двух томах. «Ойкумена» — трехтомник, также выходящий в свет последовательно. Но это тексты, либо уже написанные целиком на момент выхода, либо почти написанные и требующие малой доработки (потому и выходили эти двух-трехтомники примерно в течение года). Опять же, аргумент «сам дурак», в сущности, ничего не отменяет. Выйдет потом книга в одном толстенном фолианте, и сразу становится видно: роман или рядом пробегало.
Если не знать заранее, сколько частей (отдельно изданных томов) планируется в твоем «романе», как он будет читаться подряд, а не с перерывами из-за времени издания, где будет кульминация всего текста и чем душа успокоится, — ничего не выйдет. Заодно можно столкнуться с технической проблемой: по большому счету, дописав последнюю строчку, надо бы сократить в первом томе восемьдесят две страницы, а вот этот кусок действия оттуда перебросить сюда — но поздно! Издано! Разве что запятые удастся заново расставить для нового переиздания. Так что, если пишете роман, вы должны в стратегическом отношении знать его от начала до конца, еще не написав последней фразы и не позвонив издателю.
С нами можно спорить, можно не соглашаться, можно работать по каким-то другим принципам — да ради бога, никаких проблем. Мы ведь не агитируем всех срочно бросаться писать исключительно романы. В принципе, роман не является чем-то лучшим, нежели повесть или эпопея. Все жанры имеют совершенно одинаковое право на существование. Мало ли, насколько у человека хватило размаха, мыслей, идей — и как он это организует на бумаге! Но проблема романа в том, что это жанр медленный, так сказать, дегустационный.
Роман рассчитан на чтение и перечитывание. В увлечении сюжетом, действенным событийным рядом мы пролетаем мимо очень важных моментов. Подоплека событий, расширенное пространство текста — с первого раза это ловится только частично. А оно самое дорогое — вкусовые оттенки, послевкусия, нюансы, ароматы... Вот и приходится перечитать еще раз, чтобы оценить в полной мере.
Были мы прошлым летом в Лувре. Смотрим: висит «Мона Лиза». Видели сотни репродукций и никогда не могли понять: она что, и впрямь улыбается? А тут вдруг встали напротив оригинала и видим: улыбается! Ясно улыбается — лукаво, с вызовом... Очень характерная улыбка. И чем дольше смотришь, тем она больше тебе улыбается.
Так вот, роман улыбнется вам не сразу. Надо ехать за тридевять земель и вглядываться — тогда дождетесь.
