Выстрелы, крики, женский плач и жуткий вой… Вспышки света в плаксивых сумерках, потоки огня, пулеметные очереди… Запах морозного воздуха и раскалённого железа. Снег пропитан тёмными разводами крови… В смазанных красках сражения четкая картина: на увлечённую боем девушку в затяжном прыжке летит огромный белый волк. Он выделяется во мраке, затмевая снег, сереющий на его фоне. С алеющих зубов оскаленной пасти стекает кровь. Мощные лапы чуть согнуты – зверь готов к атаке. Девушка в ужасе оборачивается, встречая несущуюся смерть. Волка, промчавшись черной стрелой, сбивает пума. Отталкивает в сторону, падает рядом. Волк, рыкнув, изворачивается и выскакивает из высокого сугроба. Полукругом направляется к противнику, зеркально отражающему его движения. Страшные, застланные туманом глаза сверкают яростью. Ощерившаяся морда, прижатые уши, вздыбленная шерсть. Звери примериваются друг к другу, изучая. Скалятся, готовые в любой момент отразить атаку врага. Волк кидается первым, но кошка ловко отскакивает. Оскалившись, шипит. Уши прижаты, шерсть на загривке дыбом. Развернувшись, волк врывается лапами в снег, готовясь броситься. И вновь впустую – пума ударила лапой, раздирая его морду в кровь. Он взвывает. Кошка, не опуская головы, ждёт атаки. Прыгают - сцепляясь в воздухе и, падают рычащим клубком, катясь по земле. Снег разлетелся багровыми комьями. Лязг зубов, шипение, вой, сменяющий рычание, вырванные с мясом клочки шерсти. Сквозь шквал холодящих кровь звуков прорезается женский отчаянный крик, сменяющийся глухим стуком, и воздух вздрагивает. Темнота затягивается, остаётся лишь яркое пятно – поединок. Кошка отскакивает, тяжело дыша и приподнимая раненную лапу. Волк, промахнувшись, лязгает воздух и, протаранив пустоту, стремительно разворачивается к пуме. Бока перемазаны бардовыми разводами, скалящаяся морда расцарапана, одно ухо разодрано. От тела исходит пар, в глазах, красными пятнами, стынет бешенство. Шатаясь, прыгает, придавливая кошку и вгрызаясь в её холку зубами. Скулёж заглушает очередной женский крик.
И волны энергии еще ощутимее и мощнее прорезают воздух. Скинув зверя, пума, пошатнувшись, отступает. Проехавшись по скользкому снегу, волк кидается обратно, но стрела, пронзившая грудь, остановливает его. Он сваливается замертво. Раздается выстрел - черная кошка вздрогивает. Переступая с лапы на лапу, шагает навстречу мёртвому противнику – из её горла вырывается сдавленный хрип.
– Сана!
К оседающей кошке мчится спасённая девушка. Падает на колени перед заваливающейся набок пумой. Взгляд преданных золотистых глаз, тускнея, обращается к ней.
- Нет! Только не ты! Саночка, милая!
Девушка, рыдая, обхватывает голову кошки дрожащими ладонями. Но пума, не спуская с хозяйки глаз, умирает. Девушка кричит. Падает на тело зверя, сжимая в кулаках еще тёплую шерсть, повторяя имя любимицы как заклинание.
Серой, искрящейся стеной валит снег, покрывая кровь и грязь чистой простынёй. Угасающие жёлтые глаза на фоне сгущающегося мрака моргают реже… Последний раз блеснув, золото меркнет, и чёрные веки закрываются навсегда.

Адам проснулся. Судорожно закрыл лицо, растирая, пытаясь окончательно прогнать видение. Отняв ладони, удивленно уставился на них. Мокрые. Снова. Разозлившись, резко сел, сгребая сбитую в кучу простыню и отшвыривая в сторону. Он ненавидел любые проявления слабости, а за эти ночные слёзы готов был разорвать себя. Чёрт! Кому сказать – не поверят! Адам Эсконин рыдает по ночам как девчонка! Встал, отшвыривая попавшиеся под ноги тапки и, нарезав пару кругов по комнате, остановился посередине. Вот где логика? Где смысл в этих чертовых снах? Что он сотворил такого страшного, что кошмары облюбовали его ночи? В голове тут же выплыл ответ, вынуждая усмехнуться. Ну конечно, это риторический вопрос… Эсконина ненавидят все, кому не лень. Кто не боится, тот ненавидит. И одно другому не мешает… Но не наказывать же за это одним и тем же сном на протяжении стольких лет!
И опять – причём здесь дохлая кошка, зыркающая на него каждую ночь?! Так. Успокоиться. Вспомнить: кто он и где. Человек с относительно тёмным прошлым, таким же настоящим, но, однозначно, светлым будущим. Спокойный и хладнокровный. Хладнокровный. Именно эта мысль выбросила из туманной паники недавнего сна и помогла сфокусировать взгляд. Прямо перед ним тёмное окно с отдернутой шторой. Еще минута понадобилась, чтобы узнать в размытом отражении себя. Что ж, аристократической бледности ему явно добавила щедрая луна. Она уже не так отчетливо господствовала в небе, начиная приобретать прозрачность перед зарождающимся рассветом. Ещё немного, и вставать с петухами войдет в привычку.
Тихий щелчок и звук открывающейся двери оторвали от размышлений. Рывок к прикроватной тумбочке. В голове скоростным режимом пронеслись все тайники, где спрятано оружие, в его комнате в первую очередь. Пистолет в верхнем ящике, клинок – под матрасом, двустволка в гостиной под диваном, шпаги в дуэльном зале, но туда надо ещё как-то попасть…
- Ой, мистер, вы уже проснулись… – на пороге топталась растерянная миловидная женщина.
Адам возвел глаза к потолку, ругая себя последними словами: да здравствует мадам Паранойя… Чуть не прикончил собственную домработницу.
- Чего тебе?
Она открыла рот, но тут же захлопнула, заливаясь краской и отводя глаза в сторону. Адам скептически приподнял бровь. Рога выросли, что ли? Ну утро, ну в спальне, ну только что встааа…ааа… Поняв, что произошло, он натянул на лицо строгости, еле сдерживая внутренний смех. Ну, что такого? Он любил спать голым. Нечего заявляться ни свет, ни заря. Сама виновата. Женщина всё же разлепила губы, старательно начищая взглядом и без того сверкающий паркет:
- Простите, я думала, вы еще спите, пришла раздвинуть занавески и открыть форточки… - Она покраснела до корней волос, явно желая поскорее смыться из хозяйской спальни.
- Шторы уже раздвинуты. – И где отец набирает клуш с обширным склерозом… Ну чего она горит, как маков цвет!? Тридцатник стукнул, а голых мужиков не видела, что ли? – Нужно запоминать комнаты, где прибралась. Какой бы добротой душевной не страдали в этом доме, платить за лишнюю работу тебе никто не будет.
- Но…
- Иди уже! – Небрежно отмахнувшись, с усмешкой повернулся к окну.
Дверь тихонечко прикрылась, и торопливые шаги оповестили об её уходе. Взгляд скользнул по чёрному пластику окна, спотыкаясь о едва заметный отпечаток. Адам подошёл ближе, скребнув по пятну пальцем, скривился. Ещё и липкое! Да за что ей вообще платят? Распахнул окно, вдыхая прохладный летний воздух, пахнущий розами и лилиями. Облокотился на подокойник, стараясь не коснуться пятна, и глянул вниз. Мама обсадила дом этими цветами, будто знала, что они – его любимые. Но он никому не говорил. Мужчина, которому нравятся цветы – ошибка природы. А если он еще и Адам Эсконин, то вообще нечто сверхъестественное. Взгляд скользнул по снежным лепесткам. Белый. Как тот снег покрывающий кровь и грязь... Чёрт, неужели, всё теперь будет напоминать о кошмаре!? Об этом кровавом снегопаде, сражающихся животных и смерти… Досадливо поморщившись, оттолкнулся от опоры, но тут же рванулся, перевесившись через подоконник, заметив быструю тень. Это еще кто? Оглядел кусты – никого. От чего ощущение опасности? Чьего-то присутствия, пристального взгляда? Обернулся, всматриваясь в каждый угол комнаты. Медленно отошёл от окна, подавляя желание заглянуть под кровать, распахнуть каждую дверцу. Глупо, как в детстве. Но страшно по-взрослому, а косые лучи пляшут на стенах чужими тенями. Стиснув зубы, подошел к шкафу и открыл, невидящим взглядом уставившись в него. Нужно отвлечься. На что угодно. Пред глазами замелькали картинки выловленные услужливой памятью. Строгий мужчина с волевым лицом, листая дневник, хмурится – не то. Отец не являлся источником счастливых воспоминаний, а сцена с дневником стара как мир – Адам уже давно не маленький мальчик, как-никак второй год универа за плечами. Смена кадра – красивая женщина с букетом белых роз ослепительно и нежно улыбается. Да, он любил мать, за доброту, за эту неповторимую улыбку, за терпение, с каким она уже двадцать пять лет живёт с отцом, за… да их много этих «за», но опять не то. Семья вообще редко ассоциировалась с радостью, как ни прискорбно, они, скорее чужие люди… Девушка с медовыми волосами и прищуром светло-зеленых глаз, уперев руки в бока, ехидно изрекалась – нет, нет и еще раз нет! Эта особа никогда не источала спокойствие, лишь яд и умные мысли. Какого чёрта она вообще в его памяти? Он прощал ей всё, как сестре лучшего друга, но наглое посещение головы – никогда! Мало, что ли, его оккупации снаружи? Друг… Вот они – тишина и уверенность, надёжность. Блондинистый раздолбай в ковбойской шляпе набекрень и улыбкой одним уголком губ. Адам почувствовал, как рот непроизвольно растягивается, копируя её. Да, они стали во многом похожи за годы дружбы. Если их отношения можно было так назвать. Эсконин часто задавал себе вопрос – что общего у него с этим типом? Кроме вражды родителей… Наверное, упрямство и страсть к женскому полу.
Вздохнув, оглядел мрачные недра шкафа. Торопливо оделся и прислонился к прохладному шифоньеру головой. Устал. От давящей в груди боли, от постоянных подозрений, от мании преследования и дней, где ни на минуту не оставался наедине с самим собой. Ощущение собственного бессилия и недоверия к себе. Скоро он потеряется, где реальность, а где сны. Так, стоп! Собраться с мыслями, откинуть чувства – они сводят с ума. Хладнокровие. В нём спасение. Оттолкнулся, со стуком захлопнув дверцу. Возникшее перед глазами отражение окатило холодом, покрывая потом. За его спиной, на скомканной на полу простыне… пума. Пасть оскалена, с острых клыков на чёрный ковёр капает кровь. Сквозь гул отбиваемых сердцем ударов послышалось приглушённое рычание. Кошка рвала когтями сиреневую ткань, неотрывно глядя на него. В голове страх, ужас и неизбежность, разрывающий вой, клацанье зубов, звуки выстрела и жуткого крика. Ноги будто приросли к полу, а взгляд – к золотистым глазам зверя. Чувство боли и… вины? Вина?! В чём? Перед кем? Ответа нет, лишь нескончаемо тянущиеся, как резина, секунды, которые он, почувствовал в немигающих жёлтых глазах. Почему говорят, что время не ощутимо? Враньё. Отсчёт. Раз, два, три… прыжок!