|
| Цитата дня |
Говорить о музыке — все равно что танцевать об архитектуре.
(Фрэнк Заппа) |
|
|
|
Встреча в лесу
|
|
| Sasha_Temlein | Дата: Понеделка, 22.10.2012, 14:18 | Сообщение # 1 |
|
Генерал-полковник
Проверенный
Сообщений: 1262
Награды: 15
Репутация: 17
Статус: в реале
| Встреча в лесу
Преданья и были давно позабыли,
Но кое-что помнит людская молва…
Об эльфах я вам расскажу, что уплыли
Давным уж давно, на свои берега.
В ночь, когда трава от месяца была серебристой, Феорл, сын Брельго, родом из Фолкерка, что неподалёку от горы Бен Авон, услышал дивные голоса и увидел свет меж деревьев, что склонились над поляной, как людоеды над незадачливым путником. Звёзды густо высыпали на небо, точно серебряные монетки, и помаргивали ему; но огонь между мшистых стволов ни на свет звёзд, ни луны, ни на отблески костра не походил.
Нет, свет был дивный – иного слова и не подберёшь – словно глаза невиданных зверей разгорелись в угольной ночи – алые и синие, зелёные и с прозолотцей. Они пылали, словно подвешенные, среди старых буков и дубов – согбенных и скрюченных, замшелых и осклизлых.
Страшно, зябко было в лесу, да ещё сырость наползала с гор – вязкие, густые туманы, седые, как бородищи гномов – и ноги сами собой понесли Феорла к костру. Он клял себя последними словами – но, вот ведь незадача! – ноги словно обрели собственную волю, ему неподвластную, и прохудившиеся ботинки вынесли его к чародейской поляне.
Раз или два бывал здесь прежде сын Брельго, и знавал эти места – места, по правде сказать, недобрые. И поляна была ему знакома – утоптанная, заросшая повиликой, с ведьминым кругом посередине – трухлявые белые шляпки торчали из травы.
Старики баяли про неё страшные сказки – дескать, сэр Майкл Скотт, чародей не из последних, что некогда обучался в Академии у самого Дьявола, и к папе римскому заезжал на зачарованном скакуне – встречался здесь с Королём Эльфов, и творились в лесу лихие дела – слышались чудные голоса, являлись невиданные чудовища, а путники пропадали, да и с концами – да, не без этого. Не любил этот лес и Феорл, сын Брельго – утром горы заслоняли солнце, и наползала стылая сырость и зябкая морось – да идти через него было короче, а давать крюк в десяток миль кряду он не хотел.
Сказки сказками, но мягко и звонко смеялся кто-то в лесу – словно юркий ручеёк плескался на камнях. Так смеются юные девы, ежели пощекотать им босые пятки гусиным пером – и вторили ей другие голоса – чистые, ясные, способные свежестью поспорить с прохладой реки, а силою – с морем, что плещется у корней гор в заливе Фёрт-оф-Форт. И вели они речь на неведомом языке, и был тот язык раскатистым и звенящим – язык для смеха и веселья.
Деревья сгрудились перед ним, словно стражи Зачарованного Леса, и душно, влажно было под их ветвистыми арками. Дорога, если б повернулся язык назвать её так, шла под уклон, по склону горы Одинокая – так называли её старики, хоть в столице звалась она по-другому и, прежде чем добраться до огоньков, он провалился в небольшой овражек и промочил ноги.
Луна всю дорогу светила ему в спину, словно фонарь, но теперь деревья – берёзы и ивы, ветхие рябины – сгрудились так близко (любопытствуя, что же случилось), что их голые ветви закрыли небо – паутиной чёрных нитей. У их подножия сгустился сумрак, и лишь кое-где, в разрывах листьев, сверкали искорки-льдинки звёзд.
Разноцветные огни из балки не были видны и, ругаясь, на чём свет стоит, Феорл побрёл по нему на юг – уж лучше так, чем карабкаться по глинистому склону, поросшему ежевикой и тёрном.
Поднявшись, он вновь увидел свет и услышал голоса.
Корни попадались ему под ноги, сучья хватали за одежду, а паутина с пауками оседала на лице – словно лес вцепился в него и не желал упускать. Но вздохнул – словно шелест-переплеск пролетел над верхушками, да заскрипели буки – и расступился, открывая дорогу.
Спрятавшись за большим, поросшим плесенью, мхом и грибами дубом, выглянул Феорл на поляну – и обомлел.
Поляна заросла невысокой травой, и призрачным, лунным светом горели в ней меленькие цветы – точно выкованные из серебра. Были они словно звёзды, упавшие с небес и заблудившиеся во тьме. Но не было им одиноко у корней деревьев – ведь над ними, сверкая и перемигиваясь, пылали горделивые драгоценности Ночи – сапфиры и лалы, яхонты и смарагды, усеявшие далёкую заоблачную твердь.
Но не одни лишь звёзды осияли уснувший лес – неведомой рукой, на узловатых ветвях, среди густой листвы, были развешены фонари.
И какие это были фонари!
Подобные светильники не могли быть сработаны людьми – да и навряд ли их касались руки смертных. Ажурные, тонкой ковки, они сияли нездешним пламенем, дышали огнём, словно внутри каждого из них сидел карликовый дракон.
Одни из них были синими – и свет, лазурный, словно море у берегов, озарял лес; другие – серебряными, будто среди ветвей заблудилась луна. Третьи – алыми, точно уголья горна, а прочие – нежно-золотыми, как лепестки огня. Волшебным, чародейным заревом пылали они, и поляна купалась в потоках жаркого светла. Что ж, тем чернее казалась чаща, и непрогляднее – объявшая её тьма.
А в середине поляны горел костёр!
Яростно выбрасывал вверх багряные лепестки, с глухим ворчанием набрасывался на сучковатые дрова, жадно облизывал сухой хворост, со звонким треском раскусывал веточки сушняка. Над ним, подобно грибу, собирался густой белёсый дым – ветер дул слабо, и молочные клубы ровно поднимались в небо, застаиваясь над головами.
Порой Некто из Сидящих Вокруг Костра подбрасывал щепотку порошка – и тогда огонь ревел, и рычал, и ухал, и плевался ярыми искрами, тающими в ночи. Поначалу они походили на мотыльков – огненно-золотые, а затем гасли и обращались в серокрылую моль. Один такой мотылёк уселся Феорлу на ладонь – и больно ужалил, остывая. А порой, когда подношение исчезало в его ненасытной пасти, огонь менял цвет, становился изумрудно-зелёным и поднимался выше голов собравшихся.
Поляну окружали поганки на тонких ножках; а собравшихся было шестеро –в невиданных одеждах, и юны они были и прекрасны, как народившийся день. И вздрогнул Феорл, и похолодел – ибо понял, Куда попал.
И взял слово юноша, высокий и статный, с чертами отрока и глазами древнего старца. На плечи его был накинут подбитый мехом плащ, но одеяние его не походило ни на что, виданное Феорлом ранее. Волосы его были увенчаны тиарой из листьев клёна, подпаленными и алыми, и выглядел он, как король.
— Довольно вести речи на языке, который ещё не родился, — молвил он, согревая руки у огня – руки, не державшие ни клинка, ни мотыги – такими нежными, почти девичьими были они. — Пусть деревья этого леса услышат родную речь.
И рассмеялись его собратья, и перешли на язык, понятный Феорлу. И передавали друг другу диковинные сосуды – и отпивали из них, а порой и плескали в огонь – ох, и дивный же дух поднимался над поляной! – подобный запаху печёных яблок, смешанному с благоуханием тепличных роз – и завели речь о делах странных, недоступных человечьему разумению.
Было их трое юношей – ликом подобных ангелам – и трое дев, чья красота затмила бы солнце, когда бы не стояла глухая ночь. И чудные речи вели они – о далёких странах и умыслах колдовских. Хоть на шотландском говорили они, но слышались в их речи древние, чужедальние слова, родом из Рима, а то и Греции, а в придачу – вовсе странные, непонятные, точно птичий щебет или удары молотом по наковальне: слова Страны Фей, Укромных Долин и Залов-под-Холмами, где вино льётся рекой и вечно звучит бренчание арф, сокрытых от простых смертных.
И изрёк юноша, рыжий, как дыхание лесного пожара:
— Да, славно мы откушали и отведали доброго винца; но пора и честь знать. Как говорится в старинных небылицах – в чаще хорошо, а дома лучше; хватит по лесу гулять, ждёт нас ужин и кровать.
— Только бы тебе поспать! — со смехом отозвались другие и закидали его шишками. — А в лесу заночевать? Корни да листва сухая – вот и чудная кровать!
— Вам бы только шутковать! Мне доклад ещё сдавать, — пробурчал рыжий в ответ. — Диссертацию писать. Корни да листва сухая – не заменят мне кровать!
— Ты зануда, мистер Фил!
— Вот уж, кто бы говорил! Сам полгода до похода по ночам язык учил!
— На гипноз не полагаюсь, — отвечали ему важно. — Потому что все нюансы изучить немаловажно!
— Что ж, теперь сидим отважно, — весело подхватили остальные, — в тёмном, сумрачном лесу, веселимся, хлещем бражку, да рассвет уж на носу!
— Короля себе избрали, — рассмеялась дева слева, с нагими плечами, лебяжьей шеей и ясными глазами, — хоть корона так себе! Славно вечер отмечали, славно выпили во тьме!
Король поворошил угли длинной тлеющей веткой. Дрова прогорали, пламя опадало – и теперь свернулось на вспыхивающих, багровеющих углях, остывающих и покрывающихся чёрной чешуёй – словно сказочная саламандра свернулась погреться среди пышущего жара.
— Мы и правда, расшумелись, — наконец, молвил он. — Не ровен час, кто забредёт. Ступать мы должны тихо, как зверь, крадущийся к водопою, а петь –негромко, как птицы, щебечущие в траве.
Вокруг снова рассмеялись, а рыжий возразил:
— Кто нас тут услышит, в глухомани? Ни одной деревушки на много миль окрест. Одна Городьба только – да и та за горами. Да и не полезет никто сюда, в этакую чащобу. Кабы мы явились сюда обычным путём – так все ноги бы переломали.
— Полезет, не полезет, — вздохнул король, — нам про то неведомо. С давних пор, в этих землях, из уст в уста, передаются легенды про эльфов, или, по-здешнему, ylfe folk. Значит, услышали, увидели, запомнили.
Эльфы!
Сердце у Феорла подпрыгнуло.
Вот кого он повстречал тёмной ночью у подножья горы Одинокой! Да и кем могли быть, эти прекрасноликие чародеи, говорящие на птичьем языке? Словно открылась перед ним неверная тропа, ведущая в Страну Легенд, Всевековечное Царство Фей и Эльфов – злокозненных, горделивых и прекрасных. Эльфов, украшенных гирляндами из листвы, охочих до дщерей младых, – и чудодейных дев, затмевающих красотою прекраснейших из дочерей земных.
Старики баяли, что эльфы – потомки детей Каина, а может – внуки и правнуки Сказочных Богатырей, с незапамятных времён обитающих среди холмов. В одном сходились сплетники и болтуны, охотники почесать языком: от эльфов держись подальше, а то и шкуру не сбережёшь. Нет от них никакого прибытку али толку: золото их обманное, коим одаривают смертных, а кто увидит их – потом сам не свой.
Музыка лилась, хоть не видел Феорл ни гуслей, ни арф; свет омывал поляну, костёр догорал, и дымное облако над деревьями трепал ветер. Небо бледнело, огоньки звёзд угасали, к краю земли крался рассвет. Но лес за спиной оставался сырым и мрачным; лишь фонари эльфов проредили ночную мглу.
Там, где свет колдовских светильников смешивался, возникали чарующие оттенки – деревья вблизи его были розовато-серебристыми. Палые листья под ногами пламенели бронзой, и казалось ему, что оставил он за спиной чащу, полную Оборотней и Великанов, и очутился в Волшебном Царстве, краю призраков и фей.
Но он знал – и больно сжимало сердце – стоит уйти чародеям, что, подобно витязям, собрались вокруг костра – и погаснут фонари, и лес окутает непроглядная злая темень, сырая и волглая. Её принесут наползающие с гор туманы, и тепло костра не будет более согревать его. Рассвет спешил – но когда тот рассвет! Мрак казался вечным – он словно залежался здесь, схоронился у подножия гор, у корней скрипучих деревьев.
И тогда поднялась высокая дева – прекрасная, словно солнце, что рождается из восточных холмов. Лицо её, благородное и нежное, казалось изваянным из мрамора, светящегося изнутри – столь светлыми и чистыми были щёки. И цвели на них розы румянца, а глаза сияли синевой глубоких озёр. А волосы её были сродни солнечному лучу, но бронзой и медью отливали в полусумраке дотлевающего костра.
Роскошное платье было на ней – из ткани, что не ткут на земных веретенах. Оно струилось и текло, будто вода; на голове её была тиара, и росистыми капельками света ожерелье обнимало шею.
И молвила она:
— Пора нам идти.
Горе сжало сердце Феорла. В горле его пересохло, и его колотил озноб – может, от холода, ибо костёр угас, и его залили водой из фляг, а может, от того, что видел дивное видение в последний раз. Смотрел он на прекрасную деву, явившуюся из забытого сна, и не мог отвести взгляд.
А эльфы гасили светильники, один за другим, и возвращалась злая тьма. Она надвигалась всё ближе и ближе, кралась неслышными шагами, глазела между деревьев сотнями бессонных глаз.
Погас последний фонарь, мрак укутал юношу и воцарился в чащобе. Но заметил Феорл, что эльфов поглотила тьма, да не совсем – светились их ожерелья и диадемы, сияли застёжки поясов и броши на груди.
И тоска вновь легла на его сердце тяжёлой ношей – он ощутил, что теряет нечто такое, что и высказать-то нельзя, и горечь утраты будет терзать его до Последних Дней.
«Так вот в чём твоё злое очарование, отрада эльфийских песен, — сказал он себе, и никто его услышать не мог. — Вот о чём ведут речь старики. Тот, кто видел эльфов – прежним уже не станет, и это воистину так».
Они прибыли из Страны Несбывшегося, страны, куда вовек не отыскать врат, как не старайся. Пришли – и уйдут: словно призраки, истают с дыханием рассвета.
И, не отдавая себе отчёта в том, что делает, Феорл шагнул вперёд; свет их звёздных украшений пал на него, и звонко хрустнула под ногами ветка. Она лопнула с оглушительным треском – смех и разговоры мигом оборвались, эльфы повскакивали на ноги и уставились на него.
В руках у них явилось оружие – дивное, колдовское – но, что это оружие, он прочёл по их лицам – так же ясно, как видел следы зверей на тропе. И поднял он руки, будто защищаясь.
— Не надо, — неверным голосом попросил он, — не уходите.
А по щекам его текли слёзы.
Долго царило на поляне молчание – оно застоялось, как вода в пруду. Наконец, дева, прекрасней которой нет на свете, улыбнулась и сказала.
— Не троньте его.
— Но, Джесс, — возразил ей Король.
Она покачала головой:
— Он пришёл к нам с миром – я вижу это по его глазам.
Похоже, она прочитала там и нечто другое – ибо поначалу хмурилась и кусала губы, а потом вдруг посмотрела Феорлу прямо в глаза – и улыбнулась.
— Он увидел эльфов.
— Эльфы! — рассмеялся Король.
А затем помрачнел:
— А ведь и правда! Смотрите-ка: мы в ведьмином кругу. Старый, правда – поганки-то не везде есть.
— Легенды становятся былью, а быль – правдой, — сказала дева с волосами цвета меди, и глаза её блеснули, как иней на солнце.
Опустили оружие сказочные витязи, разгладились их лица.
Молча стоял Феорл.
— И что же нам с ним делать? — хмуро вопросил рыжий – тот, что пел и смеялся больше всех.
— Он пришёл к нам из темноты, привлечённый сиянием света, — тихо ответила ему дева. — Разве можем мы прогнать его?
А Феорл всё так же молчал.
Небо бледнело, и в неверном утреннем свете, деревья, поросшие лишайником и мхом, походили на надгробия, воздвигнутые над неведомыми скитальцами – не обретёт ли он здесь свой вечный покой? Но пастух, сын Брельго, ни о чём не жалел – ведь перед смертью он смотрел в глаза Королевы Эльфов, и видел её неземную красоту.
— Нам пора идти, — сказала она. — Мы не принадлежим этому миру. Прости моих братьев и сестёр – они слишком вспыльчивы и быстры на брань. Но, прежде, чем мы уйдём – не желаешь ли преломить с нами хлеб и испить вина?
Нога дрожали, и язык не слушался Феорла, но его усадили у кострища, и дали хлеб – мягкий и душистый, такого не увидишь и у деревенского головы, и вино – сладкое, как воспоминания о лете. Оно кружило голову, но не пьянило – лишь согревало и добавляло лёгкости во всём теле.
Он пил и ел, а они смотрели на него.
— Как твоё имя, путник? — наконец, спросила Она у него, и голос её был звучен и приятен.
— Феорл, сын Брельго, — ответствовал он. — Из деревни Олк за горой Одинокой.
— Мы рады разделить с тобой трапезу, — учтиво молвил Король Эльфов. — Прости, что сбили тебя с пути, внушили страх и потревожили покой.
И не ведал, что ответить ему Феорл – а потому встал, и неловко поклонился: подобных почестей ему никто не воздавал – ни до того, ни позже. Дивный Народ, он и есть Дивный – да кто ж так чествует обычного козопаса?
Но видно, так уж у них заведено – эльфы на то и эльфы, чтоб во всём отличаться от честного народа. Право слово, он бы прекрасно прожил без всей этой велеречивости и мудрёных речей, а изящную словесность и любезности оставил бы священнику да дворянам – но за то, чтобы смотреть на неё – так рядышком, руку протянуть! – он отдал бы всё на свете.
Вот и глядел во все глаза – сказать по правде, не мог отвести взгляда от Королевы Эльфов (так уж прозвал он её про себя) – а почему не мог, и сам бы не разъяснил. Не мог, и всё тут! И чародейство тут не причём – была тут магия, но древнее, чем рассвет над горами, и неподвластна она была даже Весёлому Народу.
Эльфов, не кривя душой, не назовёшь Добрыми – хотя их порой так прозывают – Весёлыми, то да, а вот Добрыми – и не очень. Но она была добра – взяла его под свою защиту – глядишь, и выйдет выбраться из этой переделки живым. А только не мог он думать ни о чём, кроме неё – и неотрывно искал взгляда её серых глаз. И стоило ему подумать о расставании, как что-то теснило в груди, и слёзы закипали в глазах.
— Знаю я, о чём ты думаешь, о Феорл, сын Брельго, — вдруг сказала она. — Открылись мне твои помыслы, и читаю я у тебя в сердце ясно, как в книге. И не сержусь на тебя. Но, увы, не суждено сбыться твоему упованию.
Стиснул он зубы, и опустил голову, и боль и тоска боролись в его душе подобно двум бестиям. А она улыбнулась и покачала головой.
— Не печалься, сын Брельго, — обратилась она к нему. — И пусть не исцелю я твоей тоски и не исполню желание, но дозволь мне одарить тебя.
И повела она рукой в сторону фонарей – погашенных, но всё ещё дивно прекрасных.
— Немало ты видишь здесь чародейных вещиц, — молвила она. — Но не след им оставаться в землях смертных, да и закон нам не велит, препятствует тому. Да и колдовство сохранится в них лишь ненадолго – а затем угаснет, развеется, ибо такова природа любого колдовства. А потому, увы, не могу я подарить их тебе. Только в землях благодатного края, где я рождена, будут они светить вечно – или не вечно, но поистине долго – так устроен мир. Но я одарю тебя кое-чем другим и надеюсь, что радость этого гостинца согреет тебя в ночи и облегчит чёрную горечь расставания.
Она помолчала.
— Я многое вижу в твоих глазах, ты, назвавшийся Феорлом, — тихо сказала она. — Бывали случаи, когда эльфы крали смертных дев, бывало и такое, что – вольно или невольно – сочетались законным браком со смертными юношами девы эльфов. Но нынче этому не суждено случиться, благородный Феорл. Негоже мне покидать мою землю – и есть там те, кто поджидает меня. Но я вижу темную тень тоски в твоих глазах – так позволь же мне развеять её и даровать тебе свет.
И скользнула она к нему – серебристым призраком в полумраке рассвета.
— Пусть будет тебе последняя память о Королеве Эльфов, — грустно сказала она и, склонившись, коснулась губами его губ.
И мир перевернулся перед глазами Феорла, гулко, словно набат, ударило сердце, и огненные звёзды вспыхнули перед глазами.
Охнули, и в изумлении смотрели на деву её собратья, но смолчали; и она велела им молчать, приложив палец к губам.
И заколебалась эльфийская дева, и просительно посмотрела на него.
— Я могла бы взять тебя с собой, — внезапно сказала она, и глаза её заблестели, а слова, словно против воли, срывались с губ. — Показать Зачарованную Страну – но увы: опечаленным бы вернулся ты, сын Брельго –печальнее, нежели прежде. Страна очаровала бы тебя; и, вкусив сладость Запретных земель, во стократ горше встало бы твоё возвращение. Оставить же тебя у нас – я не в силах; да и не в моей это власти.
И вновь она молчала, лишь ветер перешёптывался о чём-то с вершинами елей.
— А может, — наконец, обронила она, — тебе и полюбились бы наши дворцы – из камня и стали, что возносятся ввысь и тянуться под землёй, словно хоромы гномов. И не захотел бы ты вернуться в свой дом среди лесов и полей. Но поменяешь ли ты вольную жизнь на отрогах Горы и игру на свирели туманным утром на сладость чародейных дворцов?
— Но временной парадокс, — начал рыжий, но дева покачала головой:
— Он уже видел нас. Временная петля замкнута. Над последствиями мы не властны.
И вновь не понял её слов Феорл, да и не слушал их. Он слушал само звучание – ибо речь её была словно музыка, словно стон сладкозвучной лиры, словно звезда спустилась с небес и говорила с ним.
— Подай мне голографический проектор, — велела она, и рыжий, вздохнув, протянул ей продолговатую штуковину – снабжённую множеством хитроумных рычажков.
И по знаку её воздвиглись из ничего горы – горы из стали и хрусталя.
— Таковы наши дворцы, — молвила Она. — Согласен ли ты, сын Брельго, поселиться в них? Учти, мне не ведомо, сможешь ли ты отыскать тропу назад, ибо судьбу твою буду решать не я.
А он и не слушал её – только любовался её статью, её горделивой, королевской выправкой и серыми, льющими нежный свет глазами. А потом словно очнулся ото сна.
— Да нет, куда уж мне, — махнул рукой он. — Этакие хоромины! Небось и за день не обойдёшь, все ноги стопчешь. Не в привычку мне по камню ходить. Я пастух, и сын пастуха, и жить мне во дворце не с руки.
И снова улыбнулась она ему, и исчезли выросшие из мрака грёзы.
— В тебе более достоинства, чем ты думаешь, Феорл, сын Брельго, — сказала она. — Но, однако, да будет по слову твоему.
Эльфы забрали свои светильники, и развеялся последний дымок над костром.
— Что ж, пора нам прощаться, милый моему сердцу Феорл, — грустно сказала Королева. — Да не коснётся тебя болезнь, и да будут тучными твои стада.
И поклонился ей Феорл великом волнении – да и что бы мог сказать он ей – сын козопаса? А она милостиво улыбнулась ему, и посмотрела прямо в глаза – и он навсегда запомнил этот взгляд, прямой и чистый, словно клинок, пронзивший его насквозь. И нередко он вспоминал его, и по щекам его текли слёзы – ибо это были слёзы такого рода, которых мужчине стыдиться не пристало – радость встречи и обретения, горечь утраты и расставания. И всё же, было в них нечто отрадное –вспоминая неизъяснимую радость её светлой печали, он словно слышал в голове звон серебряных, чистых колоколов.
Вот и закончилось их прощание – и тогда с небес спустилась огненная колесница, подобной которой не видел ни один из живущих: и вот ведь диво! – точь-в-точь походила она две шляпы кузнеца Джона, если сложить их тульями. Она была вся белая и сверкающая, словно из живого белого серебра; и спустилась с небес лестница, и взошли они на неё, и сокрылись внутри колесницы – и только Она обернулась, чтобы помахать ему вслед.
А затем вздрогнула земля, и колесницы не стало, будто приснился ему сон –только высоко в небесах загорелась новая звезда. Однако же кострище, залитое водой, маслянисто поблёскивало у него под ногами – и юноша понял, что Она не пригрезилась ему.
Вздохнул Феорл: вот и сбылись старинные небылицы – покой он потерял. Но печаль его была светлой – она не тянула вниз, не давила на сердце.
Последние огоньки звёзд угасли, словно их задул подоспевший с рассветом ветерок. Окончательно развиднелось; но лес так и стоял – угрюмый и насупившийся – клоки мха, свисающего с ветвей, походили на бородища гномов, а скрюченные деревья покряхтывали и перешёптывались, точно поражённые болезнью великаны.
Здесь, в тени гор, где тьма лежала с изначальной поры, угнездилось навьё и нечисть – так гласила молва; но Феорл не боялся – ведь на губах у него горел прощальный подарок Королевы Эльфов. А затем, по вершинам деревьев, древних, как мир, прошёл переплеск крылатого ветерка; и первые лучи упали в сумрачную теснину, как золотые копья. Феорл обернулся к чаще спиной, а к рассвету – лицом, и пошёл домой.
И вдруг припомнилось ему, что к северу от Одинокой горы живёт Винья, дочь кузнеца Бьорнота – стройная да ладная, и охотно привечает его. И он вдруг стал напевать, чего за ним отродясь не водилось, а затем солнце поднялось ещё выше – и согрело лес.
|
| |
| |
| trikato_45 | Дата: Вторка, 23.10.2012, 15:10 | Сообщение # 2 |
|
Трикато вездепомогалка
Администратор
Сообщений: 11771
Награды: 113
Репутация: 130
Статус: в реале
| Текст трудный для меня. Очень много "были, было, был...", множество местоимений, куча ш\ж\щ и прочего. Ну, и море пафоса, куда же без него в произведениях подобного рода.
Вот, несколько бросающегося в глаза выделил:
Quote (Sasha_Temlein) Но не одни лишь звёзды осияли уснувший лес – неведомой рукой, на узловатых ветвях, среди густой листвы, были развешены фонари.
Неудачное слово подбрано. Варианты есть, но этот, на мой взгляд, самый неказистый.
Quote (Sasha_Temlein) Порой Некто из Сидящих Вокруг Костра подбрасывал щепотку порошка – и тогда огонь ревел, и рычал, и ухал, и плевался ярыми искрами, тающими в ночи.
Зачем с большой буквы выделено? Не нужно, это ведь не их пафосное название, а просто ГГ не понял ничего.
Quote (Sasha_Temlein) Дрова прогорали, пламя опадало – и теперь свернулось на вспыхивающих, багровеющих углях, остывающих и покрывающихся чёрной чешуёй – словно сказочная саламандра свернулась погреться среди пышущего жара.
Пожалей мой язык. Ты же не для людей-змей писал, верно? Очень страшно фонически получилось.
Quote (Sasha_Temlein) Нога дрожали, и язык не слушался Феорла, но его усадили у кострища, и дали хлеб
Либо - ногИ, либо - дрожалА.
Quote (Sasha_Temlein) так позволь же мне развеять её и даровать тебе свет.
Она уже столько раз это повторила, просто по-разному, что тут приелось. Не стоит так сильно добивать одним и тем же.
Quote (Sasha_Temlein) точь-в-точь походила она две шляпы кузнеца Джона, если сложить их тульями.
Предлог "на" пропущен.
Единственное, к чему я готов придраться - очень много смешения различных стилей. Вроде ты начал писать, как "Боб", потом мне произведение резко начинает напоминать славянскую подачу, как в их преданиях и былинах, потом вновь возвращаешься к первому выбранному стилю. Немного примеси Ирландии и снова всё по кругу. Вот это сбивает, я никак не мог подстроиться под стиль.
Сама история не особо интересна мне, потому что ничего оттуда не вынес, а сказки не очень люблю. Стало интересно только: кто были эти "эльфы". Люди будущего, путешественники во времени?
Ты много отдал на красоту языка, но совершенно упустил сюжет, хотя, вполне возможно, что так и хотел изначально.
Vaya con Dios
_________________
Самое ужасное поражение обычно случается в самое последнее мгновение перед самым впечатляющим триумфом. Но и самая великая надежда обычно рождается в самой глубокой бездне безнадежности!…
|
| |
| |
| Sasha_Temlein | Дата: Средище, 24.10.2012, 13:04 | Сообщение # 3 |
|
Генерал-полковник
Проверенный
Сообщений: 1262
Награды: 15
Репутация: 17
Статус: в реале
| спасибо за интересный разбор))))
да, эльфы - студенты из будущего))))
|
| |
| |
|
